Чёрные рабыни в османских гаремах

«Императорский султанский гарем». Воспоминания Лейлы (Саз) Ханымэфенди

Негритянки были особым классом среди рабынь. Вообще нужно различать настоящих, совершенно черных негритянок из Судана и тех, что из Абиссинии, цвет кожи которых был ближе к шоколадному. Черкешенки пугались, когда впервые видели негритянок. Негритянки, в свою очередь, (к сожалению, у них на то были веские причины) относились к белым людям, которых видели впервые, с большим подозрением и считали их врагами. В былые времена работорговцы из Африки или стран, близких к ней, поощряли арабов и негров красть маленьких чёрных девочек, которых затем продавали тем же торговцам за несколько монет или за ничто не стоящие побряккушки, что так ценились африканцами.

Как только эти маленькие пиканинни попадали в плен, работорговцы затыкали им рот кляпом, заковывали ноги в кандалы и связывали попарно за руки. Затем длинной колонной по тайным тропинкам их вели к побережью, где работорговцы тайно сажали их на парусные суда, загоняя в трюм всякий раз, когда они приближались к портам. Но и в открытом море пленников выпускали на палубу лишь поодиночке. Эти несчастные существа, в ужасе обнаружив себя на маленьком деревянном судёнышке, качающемся в огромном водном пространстве, в компании очень неприятных белых людей, могли лишь рыдать и кричать на протяжении всего этого путешествия.

Черкесов, попавших в рабство, тоже можно было жалеть, но они хотя бы обладали определенными знаниями о мире, жизни и, главное, судьбе, что их ожидает (и она не казалась им такой уж плохой). Их реакция не шла ни в какое сравнение с ужасом этих бедных негритянок, чьи знания о мире ограничивались лишь пустыней и оазисом, которые никогда не видели никакой воды, кроме как в колодцах или тоненьких ручьях. Для этих существ, столь совершенно незамутнённых, всё было источником изумления и ужаса.

Вопрос о языке был еще одной причиной больших затруднений, потому что они редко могли найти того, кто мог бы понять их говор. Как следствие, не могли и надеяться стать супругой или наложницей большого человека, а значит, были неизбежно обречены на самые трудные и тяжелые обязанности по хозяйству.

Сразу после прибытия их определяли на кухню топить печь. Прачечная была другим их владением. Ещё они набирали воду из колодцев и драили пол. Им не давали и минуты на передышку, но они всё равно работали, не жалуясь.

Однако, признаюсь честно, у негритянок плохой характер. Они упрямы, но быстро привыкают к своей работе и выполняют её хорошо – с умением и послушанием, но лишь до тех пор, пока не вступают в контакт с другими негритянками, теми что давно в рабстве, в особенности те, что поменяли несколько хозяев. По этой причине их всегда старались изолировать от других рабов, особенно соплеменниц, к ним никогда не допускались слуги или рабы соседей или друзей.

Продолжительность рабства для негритянок составляла семь лет. Освободившись, они получали приданое, как и черкешекнки. В дальнейшем они выходили замуж за негров, но порой и за белых.

Большой опасностью для негритянок был контакт с другими цветными женщинами, которые могли с невероятной легкостью вскружить им голову, доводили их до всевозможных пороков и часто эксплуатировали их для собственной выгоды. Эти наивные и невежественные девушки были легкой добычей для абл и годий.

Аблы были старшими и опытными негритянками, которые злоупотребляли своей наглостью и опытом по отношению к новичкам. Имя абла часто давали любой негритянке, которой хотелось угодить или которая заслуживала хоть немного уважения. Это слово в турецком означает старшая сестра.

Годия же была настоящим бедствием. Так называли возрастных негритянок, про которых говорили, что они могут вступать в контакт с духами (пери), да и они сами были в этом совершенно убеждены. Годия была кем-то вроде племенной колдуньи. Все негритянки, хоть и были обращены в ислам, сохраняли часть прежних верования, поэтому выказывали величайшее благоговение (смешанное с ужасом) перед богами. На годии была меховая накидка, а на голове – головной убор кашбасты (букв. то, что давит на брови). Это был платок, обернутый вокруг головы и туго завязанный на висках чуть выше бровей.

Она сидела величественно, полная серьезности, рядом с мангалом, на её коленях было расстелено матерчатое покрывало. Она с величайшей снисходительностью принимала почтение негритянок, приходивших смиренно поцеловать её руки и колени. Чтобы снискать ей благосклонность, девушки часто приносили подарки и просили её помочь победить духов, которые им досаждали. Для вызова духов, годия бросала немного благовоний в мангал, и комната наполнялась густым дымом и сильным запахом. Затем она растирала в ладонях землю и бормотала неразборчивые слова своим хриплым и скрипучим голосом. Порой она каталась по полу, избивая себя и издавая странные тихие крики. Затем она отдавала различные приказания, более или менее внятные, из которых следовало, что годии нужно пожертвовать черноглазую овцу или черную курицу без пятен. Требовалось и много всего другого, например, сахар и сироп. Что до меня, то сама я годию никогда не видела, но была свидетельницей одного нервного срыва, что часто случаются у негритянок, который они называют баба.

Это произошло на Крите. Как-то вечером мы сидели с отцом и болтали, как вдруг услышали странный грохот, доносившийся с верхнего этажа. Послышались крики и смех, а затем звук быстрых шагов. Я побежала узнать, что происходит, и мне сказали: «Это Хошкадем», негритянка одного из наших гостей, «У неё баба». Я попросил у отца позволения пойти и посмотреть, что происходит, но он сказал:

Это не более, чем обман, мистификация, там нет ничего стоящего; тем не менее ты можешь пойти и посмотреть, если действительно хочешь.

Вот как все началось: все сидели за столом, кто-то начал шуметь, гремя медной посудой. Это взбесило негритянку, у которой, как и у всех ее сестер, были очень чувствительные нервы. Она начала жаловаться: «Не надо так шуметь, если вы не прекратите, я сойду с ума». Но злые озорные девчонки стали смеяться над ней и дразнить её – трясли головами в её сторону, самое неприятное, что может быть для негритянки. При этом они продолжали производить шум, бросали в мангал благовония и вообще всё, что попадалось им под руку. Из-за этого адского шума, этого густого и изнуряющего дыма негритянка становилась все более и более возбужденной и, наконец, приступ ярости охватил её.

Когда я пришла, она стояла на коленях и прыгала по кругу, колотя руками по земле. Я прогнала девочек и заставила их замолчать; затем негритянка заговорила очень странным голосом, очень похожим на щебетание птиц, – слова были странные и непонятные. Кажется,она разговаривала с Рукушем Хаммом, хорошо известным старым и властным пери. Нам сказали, что Рукуш Хамм питает слабость к красному цвету, и так как в моих волосах была красная лента, негритянка набросилась на меня, чтобы вырвать ее. Я была ужасно напугана! Но она быстро успокоила меня, сказав со своим смешным негритянским акцентом:«Не бойся, я тебя очень люблю!».

При этом она не забыла попросить меня от имени Рукуш Хамма о всяких вещах, среди которых было и алое шелковое платье. Одна из наших девушек принесла его, но негритянка с презрением оттолкнула его, сказав: «Я не желаю иметь ничего общего с вашими лохмотьями. Забери эти обноски».

Рукуш Хамм хотел новое и красивое. Затем Рукуш Хамма сменил его брат, Явру-бей, и она тут же стала одержима им. На этот раз её голос подражал голосу молодого человека. Она провела пальцами по контурам воображаемых усов. Потом ею овладел уже старый бородатый амджа (амджа – дядя, уважительное обращение к человеку в возрасте).

Что тут скажешь! В течение долгого времени она продолжала пытаться мистифицировать нас таким образом, примеряя самые разные обличья, разговаривая с нам в льстивой, но иногда и угрожающей манере. Люди, которые верили в эту магию, считали, что духи способны овладеть телом любого человека. В те времена было гораздо больше предрассудков и наивности: были даже дамы, которые притворялись, что у них есть дети от Явру-бея.

Что до негритянки Хошкадем, то у нее действительно случился припадок, вызванный подстрекательством наших маленьких рабынь. Однако все остальное было не более чем мистификацией. В доме своих хозяев эта негритянка, по-видимому, часто впадала в истерики – дамы не могли с ней справиться, и приходилось звать конюхов, чтобы успокоить ее. Но есть люди, которые прибегают к советам таких женщин, поскольку верят, что те ясновидящие. Не знаю, сохранились ли ещё сегодня эти наивные.

Когда негритянка попадает под влияние аблы, можно считать, что она пропала. Начинается с того, что она крадет всё, что может в доме своего хозяина, чтобы отдать абле, если девушка уже свободна, хозяева просят её уйти по-хорошему. Те немногие золотые монеты, которые негритянка заработала за свою трудную жизни, оказываются во распоряжении аблы.

Что до годии, то она обворовывает всех, в том числе и самих абл. Безработные и бескровные негритянки всегда искали убежище у абл или годий. Здесь им давали дом и кусок хлеба, но в то же время они попадали в пожизненную кабалу и до конца своих дней работали день и ночь, чтобы расплатиться с долгами. У оказавшихся в таком положении негритянок не оставалось никакой надежды -только каторжный труд у их новых хозяев и колдовские сеансы у покровительниц. Но они смиренно принимали своё существование, с почти полным удовлетворением. Даже в старости, когда они торговали на улице сладостями и долмой, женщины отдавали всю выручку колдуньям.

1 мая был праздником для негритянок. В этот день почти все они уезжали из Константинополя на телегах, покрытых цветами и запряженных волами. Они заранее подыскивали себе поля, ставили вокруг них охрану, чтобы любопытные и не могли заглянуть к ним. В центре этой поляны ставили огромные котлы, в которых варили еду. Чаще всего это были фаршированные утки, баранина и блюдо под названием асиде. Его делали из вареного риса, слегка измельченного, в середине которого было небольшое углубление или карман, заполненный маленькими кусочками мяса, острых перцев и бамии — все тушилось вместе.

Весь день они ели, играл на тамбуринах и предавались своим нервным припадкам. Также они пели старые негритянские песни, вероятно, полные воспоминаний об их африканском происхождении. Я никогда не присутствовала ни на одной из таких вечеринок, но те, кто видел их, говорили, что это было необычайное зрелище.

В султанском дворце никогда не использовали рабынь-негритянок . Тем не менее, мои читатели могут помнить, что во время правления султана Абдулмеджида в Серале жила одна негритянка по имени Зейнаб, она играла в оркестре, который подарил султану вали Египта Аббас Паша (титул хедив тогда еще не использовали). Я знала её, она очень хорошо пела. Девушка была довольно приятной, с хорошим воспитанием. Она часто выступала перед султанами.

Ещё были еще две негритянки-кухарки, им поручали готовить для султана определенные блюда, но по завершении работы они сразу же возвращались в свои комнаты.

В больших конаках (богатых частных домах)среди рабынь часто были одна или две негритянки: им поручали самую тяжелую и грязную работу по дому. Чаще всего это были семьи со средним достатком, ведь негритянки были гораздо дешевле черкешенок.

Моим читателям, возможно, трудно это понять, но я не могу отрицать, что мне очень нравятся негритянки. Своей чёрной кожей, белыми зубами, курчавыми волосами и довольно неуклюжими манерами они забавляют и радуют меня – очень уж похожи на экзотические игрушки.

Кроме того, мне очень жаль этих бедняжек, которых так презирает весь мир просто потому, что у них чёрная кожа. Эти люди должны быть достойны жалости и сочувствия с нашей стороны. Особенно по причине того, что они были насильственно вырваны из своей страны и посажены в среду, совершенно отличную от их собственной, в страну, где даже климат не слишком им подходит.

Говорят, что интеллект 40 негритянок едва ли заполнит семечко инжира. Я бы сказала, что это замечание не более, чем безвкусная острота, противоречащая истине. У меня есть несколько примеров негритянок, которых я знала: они ни в коей мере не были менее умны или имели меньше способностей, чем другие рабыни. Я считаю очень несправедливым легкомысленно судить других людей, которые отличаются от нас только цветом кожи.

Да и как вообще можно требовать духовности от этих несчастных, выросших в среде с таким ограниченным нравственным кругозором и получивших такое скромное образование и знания, которые не слишком-то увеличились после их прибытия в Константинополь? Ведь им никогда не разрешалось видеть что-либо за пределами своей печи и кухни.

Можем ли мы врать сами себе и утверждать, что при всей нашей развитой культуре мы могли бы так же легко впитать хотя бы немного образования и цивилизации, если бы провели детство как эти негритянки – без всякого контакта с современным миром?

Разум этих несчастных был запечатан, и ему не давали ни возможности, ни средств развиваться. Те, что попадали в Константинополь в относительно зрелом возрасте, казались довольно ограниченными и глупыми; те же, кто оказывался здесь ещё ребёнком, были внимательны и хотели учиться всему. Они становились весьма умелыми, если им давали шанс и наставника.